Он, конечно, является скептиком - абсолютным, самым что ни на есть скептиком. Это заметно не только по его резким словам, но и по тому многозначительному молчанию, которым он великодушно одаривает нас по семь раз за разговор. Рациональность и привычка к критическому мышлению отшлифовали его лицо, навсегда запечатлев там маску недоверия и напряженности. Но вот что я Вам скажу, сэр, видели бы Вы его, когда он Вас не видит. Когда ему думается, что он один и никто за ним не следит. Присмотревшись хорошенько, Вы бы заметили оттиск печальной улыбки в уголках его губ и клокочущую лавину чувств в его обычно лишенных какого-либо выражения глазах. Вас бы удивило - и я готов за это ручаться! - что ни один мускул его лица не вторит этому крику отчаяния, сохраняет подобие камню. Не смотрите так, сэр. Да, я сказал отчаяния, и знаете что? Мне кажется, я разгадал тайну этого мистера.
Прошу Вас, не смейтесь, в конце-концов, я не философ и не психолог и, скорее всего, мое предположение ошибочно, но мне кажется, под всем этим закостенелым скептицизмом живет дух поэта... Вот Вы смеётесь, а я же Вас просил. Дослушайте мою гипотезу - после нахохочетесь всласть.
Так вот, мы с ним знакомы большую часть жизней, и прежде он был очень пассивным, ничем не интересующимся, ни к чему не стремящимся молодым человеком, во многих аспектах образа своей жизни напоминавшим мне паука. Впрочем, он не брел по тропе жизни, бездумно пялясь вперед. Правильнее сказать, он был скован потребностью наблюдать. Возможно, он взвешивал полученную информацию, делал какие-то выводы по одному ему понятным критериям - тогда я еще не мог сказать наверняка. Но теперь, теперь я, кажется, понял. Видите ли, этот поэт, который загибается в нем, и этот скептик, который в нем процветает, они всегда были двумя гранями медяка его души. Поначалу доминировал поэт. Медленным, но уверенным шагом эта сущность овладевала его мировосприятием, формировала его первые жизненные цели и стремления, заполняла его как рудниковая вода заполняет пустующую чашу. И одно время можно было подумать, что осталось чуть-чуть, что его поэт уж натянул свой парадный костюм и сейчас окончательно и во всеуслышание объявит себя. Но сколь сильным было это чувство, столь молниеносно в один момент оно испарилось.
Знаете, столько времени минуло, но до сих пор я не могу понять, что тогда случилось с ним. Просто в один вечер он явился мне на порог такой отчаянно веселый, каким может быть только человек, беспричинно приговоренный к смерти, когда нет надежды на спасение и остается только смеяться над странными шутками судьбы. Он ничего не объяснял и отшучивался на все вопросы, но под конец нашей беседы, уже собираясь уходить, он сказал, обращаясь будто к самому себе: "Это же очевидно. Как можно не увидеть? О, если бы мог...".
Вы, наверное, знакомы с пятью этапами принятия смерти? Когда он пришел ко мне, его безумное веселье выглядело так, словно он находится на первом этапе, отрицает случившееся и ищет покой в отвлечении. Когда он произнес эту фразу, каждая черточка его лица исказилась злостью, я думаю, эти слова были не столько риторическим заявлением, сколько прямым упреком или даже обвинением. Спросите, кого он винил? Себя, скорее всего. Да откуда мне, черт возьми, знать, кого он и в чем винил? В любом случае, на моих глазах он прошел второй этап.
Он начал одеваться, его движения были немного дерганные, а взгляд рассредоточен. Было заметно, что он смущен озвученной мыслью, скорее всего, он боялся, что разговор перейдет на слишком личные темы. Я не смог сдержать вопроса, мучившего меня весь вечер; я спросил, будет ли он в порядке, на что он ответил, что это не важно, что мне не стоит переживать по этому поводу. Я не знаю, проходил ли он третью стадию. Скорее всего, он пережил ее про себя, счел свои переживания слишком персональными, чтобы ими делиться. И тогда же, прощаясь со мной и поворачиваясь к двери, он на глазах погружался в пучины депрессии, бездонной пропасти леденящего отчаяния с идеально гладкими краями, за которые не ухватиться.
На следующий день, вернее, это случилось через день, я встретил его уже таким, каким Вы и сами его знаете. Я бы сказал, он принял то, что с ним случилось. Но это сломало его, сломало того прекрасного поэта, которым он мог бы быть. И я не собираюсь оправдывать его грубость, нет сэр, но иногда я просто пытаюсь себе представить, что же может так сильно изменить человека. А Вы как думаете, сэр?